Мы и зарубежные марксисты

Конференция затронула гораздо большее количество вопросов, чем я смог отразить на этих страницах. Естественно, я услышал далеко не все прозвучавшие доклады. Не мог я присутствовать и при большинстве случаев обмена мнениями сотен участников, происходившего в неформальной обстановке во время кофе-брейков и обедов. В силу этого, представленные здесь впечатления фрагментарны и субъективны. Тем не менее, думается, и того, что я успел увидеть, достаточно, чтобы констатировать подъем альтернативных школ экономической мысли, и прежде всего – марксизма. Старое соотношение школ мировой науки меняется. По-видимому, этот процесс находится еще только в самом начале, поскольку в самом начале находится породившая его причина – мировой экономический кризис. Печально осознавать, что перестройка мировой науки происходит без нас. Это еще раз показала прошедшая конференция.

Вполне понятно наше отсутствие в западном мэйнстриме. Экономическая (как, вероятно, и вообще всякая социальная) мысль может быть оригинальной, только если она опирается на собственный исторический опыт и научную традицию. Неоклассика отражает хозяйственную жизнь западных стран, взятую сквозь призму интересов их правящих классов. Как показано выше, эти интересы органически связаны с эксплуатацией периферии мирового хозяйства. В силу этого, неоклассика неизбежно искажает картину мирового рынка, изображая его как сообщество равноправных конкурентов. Поскольку Россия тяготеет теперь к периферийному положению, то неоклассическая теория входит в прямое противоречие с повседневным опытом миллионов россиян. По этой причине она не может питаться соками действительной жизни на нашей почве, и отечественные адепты мэйнстрима обречены быть безликими эпигонами своих западных менторов. Интересы большинства нашего населения отражает альтернативная экономическая теория, основанная на марксистском мировоззрении. Она ставит в центр анализа положение периферии и угнетенных классов, что соответствует печальному опыту большинства нашего народа. Увы, на сегодняшний день в международном марксизме мы также почти не представлены.

Между тем, возрождение марксизма в современном мире открывает для нас уникальный шанс. Он связан с освоением новых проблем, поставленных мировым кризисом капитализма, часть которых рассмотрена выше. Развертывание кризиса будет все больше подрывать позиции мэйнстрима, все очевиднее обнажая его неадекватность и создавая новые ниши для альтернативной экономики. Идейное противоборство научных школ будет обостряться. «Линии фронтов» между ними уже пришли в движение. В бизнесе новичкам легче захватить долю только складывающегося рынка инноваций, чем прорваться на уже зрелые рынки. Точно так же и научной школе легче раскрыть свой эвристический потенциал на поле новых исследовательских задач, где можно предложить свежие подходы, оригинальные теории и модели. Именно такую возможность открывает перед альтернативными школами мировой науки кризис мэйнстрима. Российские интеллектуалы не должны упустить этот уникальный шанс. Для этого у них есть значительные предпосылки и заделы, но и не менее существенные препятствия.

Мне представляется, что появление новых значимых школ экономической науки выражало стремление защитить какую-то систему ценностей перед лицом исторического вызова. Именно так сложились марксизм, маршаллианство, кейнсианство, монетаризм. Это всегда происходило как модернизация какой-то значительной интеллектуальной традиции своего общества. (Вот почему заимствование россиянами мэйнстрима, никак не связанного с нашей жизнью, было обречено на интеллектуальный провал с самого начала.) Но эта традиция в новой школе подвергалась значительному и зачастую болезненному пересмотру. Так, Маркс защищал интересы рабочих в условиях обострения противоречий капитализма, опираясь на английскую классическую традицию, модернизированную на основе диалектической логики. Маршалл синтезировал неоклассическую традицию своих предшественников, выражая интересы буржуазных классов перед лицом кризиса классической политической экономии. Кейнс защищал ценности викторианской Англии в условиях кризиса капитализма начала ХХ века, пересмотрев маршаллианство.

Что бы ни говорили антикоммунисты, но оригинальность отечественной экономической науки связана с советским опытом строительства социализма. По своим впечатлениям от пребывания в западных университетах могу сказать, что советская экономическая наука (точнее, полемика с ней) довольно широко представлена в научных библиотеках и публикациях прошлых лет. Что касается современной российской экономической мысли, то о ее существовании на Западе ни в одной школе никто вообще даже не подозревает. (Раболепие неофитов перед неоклассическим мэйнстримом никто оригинальным вкладом не считает.) Бездумный отказ от советского наследства обошелся российским экономистам потерей собственного лица.

Сказанное не означает, что мы можем просто воспроизвести советские взгляды сегодня, как какое-то новое слово для мира. Наоборот, с высоты сегодняшнего опыта требуется их самая строгая ревизия. На мой взгляд, пороки советской экономической (и вообще социальной) мысли вытекали прежде всего из невозможности объективно анализировать специфические интересы партийной, государственной и хозяйственной бюрократии (номенклатуры), грубо искажавшие цели социалистического строительства в СССР. В результате советская экономическая наука приобретала ярко выраженный апологетический характер. Наверное, это заденет некоторых уважаемых мною коллег, но не могу скрыть, что в подчинении интересам бюрократии я вижу определенный разрыв советской политической экономии с марксизмом. Я убежден, что, будучи открытой системой мысли, марксизм может интегрировать многие идеи немарксистских направлений без ущерба для своей диалектической основы. (Хотя я понимаю: какие именно идеи и в какой мере – это вопрос спорный.) Однако одно несовместимо с марксизмом ни при каких обстоятельствах – готовность отступить от интересов рядового человека ради эгоистических интересов правящих классов любой природы, будь то буржуазия или коммунистическая бюрократия. Мне представляется, что в этом отступлении проявилось влияние Термидора русской революции на советскую политическую экономию (и не только). В силу этого влияния советское обществоведение оказалось неспособно распознать угрозу капиталистической реставрации в СССР.

Апологетическая функция советской экономической науки сблизила ее с некоторыми важными аспектами западного мэйнстрима. Если воспользоваться теорией научно-исследовательских программ Имре Лакатоша, то можно сравнить «твердое ядро» советской науки и неоклассической теории, содержащих поразительные параллели.

(а) Рациональность в эргодическом мире. Обе школы преувеличивают возможности рационального выбора в экономике. В советской экономической традиции «общественный центр» – совокупность органов государственного управления – трактуется как всеведущая сила, распределяющая имеющиеся ресурсы в соответствии с заранее выявленными общественными потребностями. В неоклассической теории подобное преувеличение касается возможностей индивида – «рационального экономического человека», максимизирующего ожидаемую полезность на основе точного предвидения будущего. В обоих случаях речь идет о переоценке возможностей рационального познания, предполагающих «эргодический» мир, в котором отсутствует фундаментальная неопределенность Дж. М. Кейнса.

(б) Пропорциональность и равновесие. Обе школы объявляют способность обеспечивать бескризисное развитие фундаментальным свойством «своих» социально-экономических систем. Эту роль в одном случае выполняет «закон планомерности как постоянно поддерживаемой пропорциональности», а в другом – пресловутая «теория общего равновесия». Обе модели исключают место для закономерного возникновения кризисов при «государственном социализме» и капитализме соответственно.

(в) Отрицание социальных конфликтов и эксплуатации труда. Обе школы обвиняют оппонентов в эксплуатации (со стороны частного капитала или государства) и декларируют гармонию социальных отношений в «своих» общественных системах. В советской науке эту роль выполнял «закон распределения по труду», согласно которому советские граждане получали доходы, якобы, в строгом соответствии со своим вкладом в общественное производство. Абсолютно такой же характер имеет неоклассическая теория предельной производительности, утверждающая, что в условиях рыночной конкуренции каждый фактор производства вознаграждается по величине своего предельного продукта, т. е. строго в соответствии со своим вкладом в конечный результат хозяйственной деятельности. Обе теории отрицают даже теоретическую возможность эксплуатации труда при государственном социализме и капитализме соответственно.

(г) Максимизация благосостояния граждан. Обе школы объявляют максимизацию благосостояния рядовых людей неотъемлемым свойством «своей» общественной системы, закономерно порождаемым ее экономическим развитием. В советской науке эту роль играл «основной экономический закон социализма», гласивший, что главной целью социалистической экономики является всемерное удовлетворение постоянно растущих материальных потребностей трудящихся. Ту же роль играет принцип Парето-эффективности, отражающий такое состояние общества, когда никто уже не может повысить свое благополучие, не уменьшив благополучие кого-то другого. Это благостное состояние капитализма якобы наступает в результате рыночной конкуренции, являясь частью общего равновесия.

Перечисленные теоретические модели внутренне взаимосвязаны в рамках системы понятий каждой школы и выражают их мировоззренческую основу, т. е. их твердое ядро. По существу, в обоих случаях речь идет об одних и тех же мыслительных конструкциях, просто облеченных в различную идеологическую форму. По-видимому, мы сталкиваемся здесь с набором основных принципов, обеспечивающих легитимацию любой общественной системы. Сменив политическую экономию социализма на неоклассический мэйнстрим, современная российская экономическая наука осталась во власти всех прежних догм, не распознав их в новом обличии.

Сказанное вовсе не значит, что я отрицаю огромный созидательный потенциал планирования или плодотворность стремления к поддержанию планомерности, преодолению эксплуатации труда и максимизации благосостояния рядовых людей. Я говорю о том, что в СССР нельзя было, не отступая от научной истины и духа марксизма, объявлять эти цели достигнутыми. Реактуализация советского наследия (термин проф. Бузгалина) предполагает всестороннее исследование того, как нараставшее обособление интересов бюрократии от интересов общества все более затрудняло достижение указанных целей, приведя, в конце концов, к краху советского строя. В условиях современного мирового кризиса, когда поиск альтернативы капитализму становится жизненной необходимостью для миллионов людей во всем мире, извлечение подобных уроков из советского опыта было бы поистине бесценным. Советская наука способна восполнить важные пробелы в альтернативных по отношению к неоклассике взглядах.

Так, посткейнсианцы делают акцент на учении Дж. М. Кейнса о фундаментальной неопределенности, подрывающей свойственное мэйнстриму представление об эргодичности окружающего мира. Отсюда отрицание теории общего равновесия. Теории предельной производительности противопоставляется учение о «степени монополизма» М. Калецкого, восходящее к теории прибавочной стоимости. Согласно альтернативным школам, капиталистическая экономика в ходе своего развития закономерно отклоняется от равновесной траектории экономического роста. Это не что иное, как всесторонняя критика неоклассического постулата о рыночной саморегуляции (закона Сэя). Однако отрицания этого фундаментального принципа неоклассики недостаточно. Необходимо выдвижение альтернативного принципа организации хозяйственной жизни. Думается, что сам фундаментальный характер критики рыночной саморегуляции, предпринятой альтернативными направлениями экономической науки на Западе, предполагает логическое место для планирования как альтернативной формы хозяйствования. Посткейнсианство обосновывает различные формы государственного вмешательства в экономическую жизнь от «политики доходов» до индикативного планирования. Эти разработки, однако, носят преимущественно характер теоретических построений, т. к. лишь в небольшой степени основываются на реальном опыте. Советский опыт остается главным опытом практической альтернативы рынку и капитализму. Разумеется, этот опыт противоречив, но не более, чем опыт капиталистического хозяйствования, второй раз ввергающего человечество в пучину мирового кризиса, и вызывающего ностальгию по советским временам на всем пространстве бывшего СССР. В связи с этим советская экономическая наука остается главным носителем знания о положительных и отрицательных сторонах планирования. Современный мировой кризис придает этому знанию мировое значение.

Очищение марксистской самокритикой является необходимым условием продолжения советской традиции, но его ни в коем случае не достаточно. Чтобы сделать наше наследие современным, его необходимо органически соединить с достижениями альтернативных школ. Два этих направления мысли асимметрично дополняют друг друга: советская наука располагает уникальным знанием о планировании, а неортодоксальная наука на Западе – знанием современного капитализма. Необходимо осуществить синтез этих двух источников теоретической мысли.

В советской экономической науке существовало не только «твердое ядро» основных мировоззренческих постулатов, но и «защитный пояс» вспомогательных, реалистических моделей. Они дают богатый материал для развития альтернативы по отношению к неоклассическому мэйнстриму.

(а) Советская методология и критический реализм. Цаголовская школа МГУ обобщила методологию «Капитала» Маркса, распространив ее на анализ плановой экономики. Вл. Афанасьев обобщил учение Маркса о двойственном характере труда до «метода экономической двойственности»[1]. Существуют значительные параллели между этой методологией и школой «критического реализма» Баскара и Лоусона. Обе школы отвергают позитивизм неоклассики и ставят целью вскрыть механизмы экономических процессов, не данные в непосредственном наблюдении. Обе школы пользуются методом научной абстракции (ретродукции) и отвергают мышление в категориях закрытой системы. В то же время цаголовская методология делает акцент на восхождении от абстрактного к конкретному (систематическая абстракция), что дает ей значительное преимущество над критическим реализмом.

(б) Народнохозяйственное планирование и государственное регулирование. Советская наука располагает целостным представлением о методах и содержании планирования, разработав такие понятия, как: основные пропорции экономики; соотношение временных горизонтов планирования; региональное планирование; соотношение плана и прогноза, плана и целевой программы и т. д. Можно отметить такие концепции как: оптимальное планирование Канторовича, СОФЭ[2], СКП[3], теория качественной неоднородности ресурсов. Подобной полноты разработки методов и содержания планирования нет в посткейнсианских концепциях государственного регулирования. Основным недостатком перечисленных советских концепций является то, что они не предполагают места для рынка. С этой точки зрения некоторые посткейнсианские идеи, например, концепция индикативного планирования А. Эйхнера, имеют преимущество. Однако советское наследие 20-х годов дает целый ряд подходов к сочетанию плана и рынка (генетическая и телеологическая школы).

(в) Качественная неоднородность ресурсов и технологический выбор. Существует большая близость между теорией качественной неоднородности ресурсов академика Ю. Яременко и теорией технологического выбора Дж. Робинсон, обе из которых выясняют роль технологий в экономическом развитии. В посткейнсианстве проблема технологий ставится только на абстрактно-теоретическом уровне (обратное переключение и т. п.), тогда как в теории Ю. Яременко анализируются реальные, эмпирически данные процессы. Важнейшая идея Дж. Робинсон для анализа связи теории капитала с теорией экономического роста – об отсутствии свободы замещения факторов производства – получает у Ю. Яременко дополнительное эмпирическое обоснование. Главным преимуществом теории качественной неоднородности ресурсов является рассмотрение связи технологической структуры экономики со структурой цен в народном хозяйстве, что позволяет перейти к анализу экономического роста. В то же время посткейнсианский подход имеет то достоинство, что связывает технологический выбор с теорией капитала и распределения. Синтез двух подходов открывает новые перспективы, позволяя глубже интерпретировать процессы экономического роста.

(г) Сбалансированные цены и стоимостное условие роста. Советские концепции цен слабо отражают влияние рыночных потребностей, в чем западные подходы имеют преимущество. Но советская наука гораздо глубже разработала проблему отражения пропорций народного хозяйства в ценах, что отражено в западных теориях слишком абстрактно и поверхностно. Стоимостное условие роста А. Эйхнера, например, не содержит никаких указаний на связь структуры цен с технологической и отраслевой структурой экономики. Исключение составляет теория «эмпирической цены» Ф. Ли, но она не имеет сколько-нибудь широкого распространения. В то же время посткейнсианская теория разработала вопрос о связи ценообразования современной экономики с моделью корпоративного управления и инвестиционными стратегиями, чего нет в советском наследии. И здесь синтез был бы весьма плодотворен.

(д) Деньги в плановой экономике и эндогенная теория. Теория денег в плановой экономике опирается на товарный подход Маркса. Это не что иное, как эндогенная теория денег. Концепция Кронрода показывает связь денежной политики с поддержанием пропорций народного хозяйства. В то же время понимание денег как института, страхующего перед неопределенностью будущего, и вытекающее из этого понимание долгов как денежного инструмента позволяют существенно дополнить советские представления.

(е) Планирование и экономический рост. Теории экономического роста начали развиваться как осмысление советского опыта планирования (Фельдман). Связь этих первых советских теорий с моделями Харрода – Домара, принятыми в посткейнсианстве, сегодня достаточно признана. Главным достоинством советских подходов к проблеме роста является анализ связи темпов и пропорций (А. Ноткин).

Приведенный выше список точек соприкосновения советской экономической науки и западной неортодоксальной мысли, конечно, отражает специфические знания и исследовательские интересы автора данных строк, в силу чего является несовершенным и неполным. Однако и он говорит о том, сколь значителен потенциал нашего наследия, лежащий сегодня под спудом. Мировой экономический кризис в небывалой степени обострил весь спектр противоречий капиталистического общества, которые считались давно преодоленными. Ощущается все более настоятельная потребность обновления практически всех основных теоретических концепций и моделей экономической науки. Это и создает для отечественных специалистов уникальный шанс вернуться в мировую науку, сказав в ней свое веское новое слово.

*   *   *

Лайнер «Аэрофлота», выполнявший рейс Стамбул – Москва, оторвался от земли и начал быстро подниматься над турецкой столицей. Я выглянул в иллюминатор – снова этажи наступали на этажи, крыши шагали по крышам, маленькие, как спичечные коробки, автомобили пробирались по узким улочкам, а люди величиной с муравьев были почти неразличимы. Купола многочисленных мечетей сияли как ладони, раскрытые навстречу солнцу. Город провожал нас и не спеша брался за свои привычные утренние дела. Здесь мы провели три напряженных дня встреч с новыми людьми и знакомства с новыми идеями. Говорить не хотелось. Голова была полна богатых впечатлений и новых, неясных еще мыслей. Было чувство состоявшейся встречи с чем-то значительным.