Остров Троцкого

Я справился по карте – это должно было быть где-то здесь за углом. Я свернул с главной дороги на живописную, тихую улочку, спускавшуюся к морю. Был прекрасный, жаркий, солнечный день. Вдали синева волн сливалась с голубой лазурью неба. Белыми точками над водой кружили чайки. По бокам живописно расположились большие, двух-трехэтажные дома, утопавшие в ярко-зеленых садах за высокими заборами. У ворот одного из них стоял мужчина. – «Простите», – обратился я к нему с картой в руках, – «Вы не подскажете, где здесь …». – «Я знаю – Троцкий». – «Точно». – «Это вот», – он показал рукой участок напротив. За глухим забором между деревьев различались развалины когда-то большого и просторного двухэтажного дома с мезонином. Повсюду были следы запустения. Крыша местами провалилась, и прямо на меня мрачно глядели пустые глазницы оконных проемов. Со всех сторон дом обступили густые кусты бурно разросшегося бурьяна, как свора охотничьих псов обступает медведя, попавшего в засаду. Я почувствовал невольное волнение, когда приблизился к месту, в котором восемьдесят лет назад разыгрывалась драма нашей трагической послереволюционной истории. Здесь самый знаменитый изгнанник из Советского Союза провел четыре относительно спокойных года своей полной опасностей жизни на чужбине.

Конференция завершилась накануне, но я задержался на день, чтобы посетить Принцевы острова, расположившиеся в Мраморном море неподалеку от исторической турецкой столицы (по-гречески – Принкипо, от «принкипас» – «принц»). Туристический корабль, отошедший от пристани Кабаташ в 10 утра, был полон пассажиров. Острова – популярное место отдыха для туристов и местного населения, особенно в такую жаркую, солнечную погоду, как в тот день. Вместе с другими пассажирами я сел на верхней палубе под тентом, чтобы насладиться открывавшимся видом. С моря Стамбул смотрелся особенно красиво со своими живописными дворцами и мечетями, огражденными стройными минаретами. Спокойное Мраморное море, расстилавшееся вокруг, сияло тысячами солнечных бликов так, что слепило глаза. Чайки опускались на матерчатый навес и деловито топали у нас над головами. Снизу было видно, как яркое солнце просвечивало сквозь розовые перепонки их лапок.

Мое внимание привлекла шумная группа арабов в европейских костюмах. Они пребывали в какой-то радостной экзальтации, хлопая в ладоши и громко распевая какую-то песню. «Это беженцы из Ирака», – пояснила мне пожилая американская туристка, сидевшая рядом. – «Они так рады, что вырвались из этого ада, что не могут сдержать свои чувства». Видимо, эта новость распространилась среди пассажиров, и многие с симпатией повернулись к иракцам. «Плывете на острова отдыхать?», – поддерживала разговор моя соседка. Я объяснил, что хочу посетить Бююкаде – тот из четырех Принцевых островов, на котором один из лидеров русской революции Лев Троцкий жил в 1929–1933 годах, после того, как был изгнан из Советского Союза. Она с интересом взглянула на меня и сказала: «Я помню, что у Троцкого был большой конфликт со Сталиным, но, признаться, не знаю – почему?».

В самом деле, почему председатель Петроградского Совета в 1905 г., руководитель Военно-революционного комитета Петросовета и организатор вооруженного восстания в Петрограде в октябре 1917 г., создатель Красной Армии, Наркомвоенмор и председатель Реввоенсовета Республики в 1918–1922 гг., наконец, второй человек в большевистской партии после Ленина превратился в преследуемого изгнанника, которого на родине изображали как предателя, шпиона и убийцу? В момент высылки Троцкого в Турцию (январь 1929 г.) на Западе широко распространилась версия, что это, мол, тонкий ход Кремля, и ссора со Сталиным разыграна напоказ, а в действительности конфликта нет, и Троцкий едет в Европу для руководства на местах подпольной международной Красной Армией, которая должна начать скоординированное восстание одновременно во всех европейских столицах. Как только оно начнется, Сталин тут же бросит на Европу бесконечные орды босоногих мужиков из азиатских степей России. Изгнаннику был запрещен въезд почти во все европейские страны, а их спецслужбы потратили огромные усилия на поиски не существовавшего подполья. А в советские времена мне довелось услышать в нашей партийной среде «авторитетное» утверждение, что Троцкий-де сам уехал за рубеж для борьбы с СССР на стороне Запада и даже прихватил с собой два вагона с золотом (!).

Что же произошло на самом деле? Высылка Троцкого из СССР в Турцию в январе 1929 г. венчала его длительную и напряженную борьбу со сталинщиной в роли вождя левой оппозиции. Уже два года, как он был исключен из партии, которая была обязана ему триумфом в революции и гражданской войне больше, чем кому-либо другому, кроме Ленина. Год перед высылкой Троцкий провел в ссылке в Алма-Ате. К тому времени большинство его открытых сторонников уже находились в тюрьмах и ссылках. Тем не менее, Троцкий оставался опасен. Среди революционного поколения партийцев, старых рабочих, военных, сотрудников ОГПУ он продолжал пользоваться огромным авторитетом. («Товарищ Троцкий, застрелите меня», – повторял чекист, командовавший арестом лидера левой оппозиции.) Его имя сохраняло притягательную силу для комсомольцев. (Высылку Троцкого в Алма-Ату пришлось перенести на день, т. к. молодые люди собрались на вокзале и не давали поезду отъехать, ложась на рельсы.) Между тем, Сталин готовился начать свою самую чудовищную акцию, которой суждено было сломать хребет становящемуся социализму, – коллективизацию. Предстояло ввергнуть только оправившуюся после гражданской войны страну и партию в страшную схватку с собственным крестьянством, погубившую миллионы, вызвавшую массовый голод, новую волну внутрипартийных оппозиций. Только террор конца 1930-х позволил, наконец, привести к покорности обескровленную страну. Если в революции массы стали субъектом истории, вмешавшись в ее ход, то теперь железом и кровью революционную стихию укрощал новый деспотизм[1]. Сталин не мог решиться на этот страшный шаг, пока главный оппозиционер, олицетворявший триумф революции, оставался в СССР, пусть и в далекой ссылке. Совершенно естественно, что в стране побеждавшего Термидора не было места вождю революции.

Троцкий отказывался добровольно покидать СССР и, прибывая в Турцию, передал через офицера погранслужбы заявление турецкому президенту Кемалю: «имею честь известить Вас, что на турецкую границу я прибыл отнюдь не по своему выбору и что перейти эту границу я могу, лишь подчиняясь насилию». У него не было денег, и в советском посольстве ему вручили в конверте полторы тысячи долларов. Он не знал, куда ему деваться: Турция была пристанищем белоэмигрантов, бежавших в свое время от Троцкого. Теперь им было бы легко посчитаться со своим противником, непобедимым на поле боя, но поверженным, наконец, в коридорах власти. Улучив момент, когда рядом никого не было, сотрудник резидентуры ОГПУ в Турции подошел к Троцкому и дал совет арендовать дом на одном из Принцевых островов. Население на них небольшое, все друг друга знают, и обеспечить личную безопасность изгнанника там гораздо легче. Так Лев Троцкий оказался на Бююкаде.

Тем временем корабль приближался к острову. Мы подходили к живописной пристани, полной разношерстной толпы туристов из разных стран и местного населения. Вокруг располагался небольшой городок. Дорогие дома утопали в садах, окруженные пальмами и цветниками. Вся растительность была по-южному бурной и яркой. Я простился с соседями и сошел на залитую солнцем пристань с другими пассажирами. Зимой 1929 года, когда к острову подплывал Троцкий, туристов было еще мало, и корабль приходил лишь раз в неделю. Дома были, наверное, победнее, а вот общий ландшафт должен был выглядеть так же, как и сейчас.

Первой моей задачей было выяснить, где располагается дом, в котором жил Троцкий. Кое-что я знал из информации, размещенной в Интернете, но ее было недостаточно. Легче всего было бы ориентироваться с помощью карты острова, но где ее раздобыть? Оглянувшись, я увидел молодого полицейского. Оказалось, что он говорит по-английски. Узнав, что мне нужно, он на минуту скрылся в участке, и вынес туристскую карту острова. «Сколько я Вам должен?», – обрадовавшись спросил я. – «Нисколько. Вы наш гость. Наслаждайтесь хорошим днем», – любезно ответил гостеприимный офицер.

На подробной карте были отмечены все туристические достопримечательности острова. Под номером 8 значился «Дом Льва Троцкого». «Здесь в 1929–1934 гг. нашел приют видный российский революционер и глава Красной Армии, когда он проиграл борьбу со Сталиным и был изгнан из Советского Союза», – сообщалось в расшифровке карты. От пристани к необходимой мне улице вела центральная магистраль. Я поднялся к ее началу в центре городка. Здесь все приспособлено к приему туристов, вокруг симпатичные гостиницы, мелкие магазинчики, сувенирные лавки, рестораны и небольшие, уютные кафе. На Бююкаде запрещено автомобильное движение, и в качестве местного транспорта используются фаэтоны, запряженные лошадьми. В большом количестве они стоят тут же на центральной площади. Кучера с плетками в руках коротают время в тени, ожидая пассажиров. Я прошел мимо них, спускаясь к окраине городка, вытянувшегося вдоль побережья. Вокруг были красивые частные дома и небольшие гостиницы в несколько номеров. Меня постоянно обгоняли фаэтоны с туристами, глазевшими по сторонам и делавшими снимки. В попадавшихся кафешках люди, не спеша, потягивали турецкий кофе из маленьких чашечек или янтарный турецкий чай из стаканчиков. Повсюду царила атмосфера покоя, уюта и отдыха. Наконец, я дошел до нужного мне поворота. Через несколько минут я уже стоял возле дома Троцкого.

Участок находится в чьем-то частном владении, и зайти на территорию нельзя. Оставалось заглядывать и делать снимки через забор. Рассматривая развалины, я старался представить, как дом выглядел восемьдесят лет назад, когда крыша была цела, окна – застеклены, а газон – подстрижен. Тогда здесь обитали Троцкий с семьей и несколько его сторонников. Хозяин никуда с острова не отлучался, а за покупками в Стамбул на рынок ездил раз в неделю его сын Лев Седов. В доме не смолкал стук печатной машинки: потеряв и власть, и родину, главный оппозиционер СССР продолжал свою титаническую борьбу со сталинщиной посредством единственного оставшегося у него оружия – печатного слова. Недаром в годы бурной революционной молодости у него был псевдоним «Перо». Троцкий уже давно зарекомендовал себя как блестящий публицист и теоретик, но именно в изгнании он показал, сколь сильным оружием против деспотической власти может быть вольное слово. В этом судьба опального лидера левой оппозиции напоминает судьбу другого великого русского изгнанника – Александра Герцена.

Остается только удивляться тому, как много смог сделать Троцкий за эти четыре года. Литературный заработок стал главным источником его средств существования. Спектр его интересов очень широк: от внутренних процессов в СССР до развития мирового капитализма и международного коммунистического движения. Стремясь сплотить антисталинистские группы за рубежом, он основал знаменитый «Бюллетень оппозиции», подобно герценовскому «Колоколу» печатавший правду об обреченной молчать родине. На страницах бюллетеня рассказывалось о трагедии коллективизации, авантюризме «большого скачка» в индустриализации, подавлении всего мыслящего в партии и стране, одним словом, о победном шествии Термидора. В СССР даже намека на знакомство с бюллетенем было достаточно, чтобы потерять не только свободу, но и жизнь. Тем не менее, контрабандные экземпляры самого запретного в СССР издания находили свой путь за железный занавес. Архив Сталина свидетельствует, что он внимательно читал каждый номер бюллетеня, испытывая приступы животной злобы. Об этом говорят многочисленные пометки на полях, сделанные его рукой. Острое перо Троцкого било всесильного диктатора, как говорится, не в бровь, а в глаз.

Здесь было создано одно из лучших, наверное, произведений исторического материализма – «История русской революции»[2]. Книга написана в уникальном жанре, сочетающем строго научное исследование с элементами мемуаров. Нельзя не отметить изящный литературный язык изложения. Всякая оригинальная концепция русской революции опирается, как на свою предпосылку, на оригинальную концепцию российского капитализма. Троцкий обосновывает «закон комбинированного развития», отражающий реальность отсталого капитализма, по необходимости сочетающего пережитки архаичных обществ с элементами передового строя. Под давлением соперничества с развитыми странами, государство в подобных обществах выступает главным рычагом модернизации. В силу этого буржуазия зависит от государства и, не выступая самостоятельной силой, не может возглавить демократические преобразования. Поэтому буржуазно-демократическую революцию вынужден осуществлять рабочий класс, который в силу реакционности буржуазии не может остановиться на стадии классического капитализма, а вынужден переходить к социалистическим преобразованиям. По причине отсталости подобных обществ, социализм в них может быть построен лишь в условиях победоносной революции на Западе. От этих взглядов остается только один шаг до признания закономерности Термидора. Его, однако, Троцкий не делает. Сделать такой шаг значило бы признать, что опасность перерождения была заложена в самом ортодоксальном большевизме. (Я говорю об опасности, не о неизбежности.) Тем не менее, историческая концепция Троцкого, будучи на голову выше всех других концепций русской революции, известных автору данных строк, выглядит очень современной в условиях текущего мирового кризиса. В самом деле, ведь речь идет о революции как модернизации периферии мирового капитализма в ответ на вызов центра. При этом анализ сосредоточен на диалектике капитализма, социализма и добуржуазных обществ.

Не менее замечательным достижением Троцкого в эти годы стал анализ положения в Германии. Он блестяще владел немецким языком (в эмиграции до революции Троцкий учился в Вене) и особенно тщательно изучал положение в этой стране, которая считалась среди большевиков ключевой для победы европейской революции. В особняк на Бююкаде были выписаны основные немецкие газеты, приходившие, правда, с большим опозданием. Анализ феномена фашизма, предпринятый Троцким, является еще одним образцом блестящего применения теории исторического материализма. Давно стало штампом связывать успех нацизма с Версальскими соглашениями. Троцкий тоже принимает во внимание их последствия, но отталкивается от влияния мирового экономического кризиса (Великой депрессии 1929–1933 гг.) на немецкое общество. Разорение среднего класса стало ключевым условием провала Веймарской республики и разочарования в буржуазной демократии. Именно на этом историческом фоне начался подъем фашизма. Акцент на взаимодействии объективно складывающихся социальных условий с психологическими факторами, сделанный Троцким, предвосхищает классическую работу Эриха Фромма «Бегство от свободы». Бывший вождь русской революции определил фашизм как главного врага рабочего движения и призвал к объединению коммунистов и социал-демократов перед лицом этой угрозы. Приход Гитлера к власти в 1933 г. показал как прозорливость Троцкого, так и губительную близорукость сталинской борьбы на два фронта против «национал-социализма и социал-фашизма» (т. е. социал-демократии). В работах, написанных на Бююкаде в 1931–1932 г. (!), Троцкий предвидел, что результатом прихода германских фашистов к власти станет война Германии против Советского Союза.

Нельзя не упомянуть еще об одном эпизоде, особенно ярко показавшем, что происходившее с Троцким – это не только его личная драма, но и трагедия всей нашей огромной страны. В 1929 г. сюда на Принкипо не побоялся прибыть знаменитый в прошлом эсеровский террорист, убийца посла Германии в России графа Мирбаха в 1918 г., Яков Блюмкин. Тогда, отсидевшись в подполье, он сумел встретиться с Председателем РВСР, после чего всю гражданскую войну служил в разведке красных. Бравируя храбростью, Блюмкин не раз выполнял опаснейшие задания в тылу белых, был ранен и награжден. Боготворя Троцкого, преданный русской революции, он не принял сталинский Термидор. Будучи резидентом советской разведки на Ближнем Востоке, Блюмкин решился негласно встретиться со своим кумиром. Они проговорили в особняке на Бююкаде несколько часов подряд. Блюмкин откровенно поделился своими обширными сведениями и наблюдениями о происходящем в партии и стране. Наконец, он вызвался передать письмо Троцкого его сторонникам в СССР. Выполнив свое обещание, Блюмкин подписал себе смертный приговор. На допросах и во время расстрела он держался с большим достоинством и присущим ему мужеством.

Сталинское руководство сделало все, чтобы скрыть «предательство» Блюмкина от партии и общества. Однако сторонники оппозиции в партийном аппарате предприняли самоотверженную попытку распространить правду об этом событии и письме Троцкого через свои личные связи в коммунистической среде. Это было настоящее самопожертвование, показавшее, что революционный идеализм еще не полностью иссяк среди партийцев. По этому делу было арестовано около 300 человек. Почти все они поначалу отделались только тюрьмами и ссылками, но, по крайней мере, один из них – молодой партийный активист Силлов – все же был расстрелян. Это был воспитанник комсомола, коммунист-идеалист и подававший надежды начинающий поэт. Его нашел в Сибири и пригласил в литературный институт в Москве Луначарский. Здесь Силлов близко сошелся с Борисом Пастернаком. Последний в те годы искренне стремился включиться в строительство нового общества. В 1922 г. Пастернака приглашал к себе Троцкий для беседы о литературе. В сохранившемся письме к Брюсову поэт признавался, что Наркомвоенмор «очаровал» его, и жалел только, что тот больше слушал, чем говорил[3]. Однако Силлов был единственным стопроцентным большевиком-ленинцем среди близких друзей Пастернака. Рискуя головой, поэт открыто посещал вдову погибшего, поддерживая ее в страшном горе. Пастернак не мог не понимать, что его друга погубило столкновение революционного идеала с советской действительностью. Пройдут годы, и тема Термидора русской революции станет центральной для главного труда всей жизни поэта – романа «Доктор Живаго»[4]. Так незримыми узелками трагических человеческих судеб далекий остров Принкипо оставался накрепко связан с жизнью страны.

Через несколько часов я отплывал обратно в Стамбул с той же пристани. У толпившихся на палубе туристов, бросавших прощальные взгляды на удалявшийся остров, чувствовалось то сочетание усталости и радостного возбуждения, которое дается только что пережитым избытком ярких впечатлений. Я искал взглядом единственный полуразрушенный дом среди утопавших в зелени, сиявших блестящей отделкой особняков. Здесь оставалась погибать среди чужих, равнодушных людей всеми забытая частичка России, ее трагической, но великой истории. Было грустное чувство, как будто смотришь на запущенный дом, построенный когда-то достойными дедами, но пошатнувшийся при нерадивых, промотавших наследство внуках. Дом не ропщет, да и предки молчат. Но вот что скажут потомки?