Почему марксизм?

Прежде чем объяснять, в чем конкретно состоят основные интеллектуальные достижения прошедшего форума, мне потребуется сделать одно личное отступление.

Помню, как в свои далекие студенческие 1980-е годы, изучая марксизм из рук школы МГУ, я был сильно впечатлен стройной гегельянской логикой, последовательностью и глубиной этого учения. Однако в частных разговорах я высказывал сомнения в том, что мы вправе называть марксизм наиболее адекватной научной картиной мира, а себя считать его законными выразителями. (Разумеется, я беседовал об этом лишь с близкими друзьями, ибо в СССР публично озвучивать свои даже малейшие и даже сугубо «научные» сомнения в абсолютной верности официальной идеологии было отнюдь не безопасно.) И дело было вовсе не в том, что, как думают многие, только совокупность разных подходов позволяет выработать объективную картину реальности. Я всегда считал, и убежден сейчас больше, чем когда-либо, что наиболее фундаментальные проблемы мировоззрения – что такое свобода, истина, справедливость, – как и вытекающий из них смысл понятий капитализма и социализма, плана и рынка, требуют однозначного и определенного решения. Популярная ныне позиция «отказа от измов» представляется мне проявлением главного недуга современной российской интеллигенции – интеллектуальной трусости и банального конформизма. Таким образом, популярная сегодня интеллектуальная всеядность была и остается не для меня. Тем не менее, чтобы сказать с полным правом: «я исповедую учение марксизма вполне сознательно», – недостаточно просто пройти основной курс политической экономии и успешно сдать спецсеминар по «Капиталу»[1]. Необходимо также знать из первых рук, т. е. по первоисточникам, противостоящие марксизму системы взглядов. После этого необходимо суметь ответить на два главных вопроса. Во-первых, что есть особенного в марксизме, отличающего его от других, конкурирующих или прямо враждебных мировоззрений? Во-вторых, надо объяснить, почему это отличие столь важно с точки зрения практической, окружающей нас реальной жизни, и почему именно оно занимает главное место в нашей системе ценностей и определяет наш личный, персональный выбор. Если же эти вопросы никогда не вставали перед человеком, то честнее было бы сказать: «Я чисто формально считаюсь марксистом. Просто мне вложили в голову именно это учение, и ничего другого я не знаю».

За прошедшие с тех пор годы рухнул советский общественный строй, рассеялся как туман официозный «марксизм-ленинизм», вихрем пронеслись рыночные реформы, страну обожгло горячим дыханием гражданских войн и международных конфликтов, по самому краю которых ей приходится идти. Обрушился «железный занавес», и я смог побывать в длительных академических поездках на Западе, из первых рук знакомясь с немарксистской мыслью в эпоху ее, как многим казалось, окончательного триумфа. В западных университетах господство неоклассики (неолиберализма) в ее самых крайних формах стало безраздельным. Не только марксизм, но и сравнительно «мирное» посткейнсианство (соответствующее политической позиции европейской социал-демократии) переживали упадок и вытеснялись далеко на обочину академической жизни. Тем не менее, я вынес из этих поездок крепнувшее убеждение в решающих преимуществах альтернативной и, прежде всего, марксистской мысли. Это вытекало из сопоставления некоторых важнейших идей и представлений, лежащих в самом фундаменте марксизма и современной западной ортодоксии.

Последняя исповедует позитивистское учение об истине, согласно которому научным является только такое знание, которое получено из непосредственных эмпирических наблюдений. Все остальное объявляется «метафизикой», «нормативным знанием», «идеологемами» и т. д. Отсюда не просто тяготение к математическим методам, а злоупотребление ими, характерное для мэйнстрима и используемое для придания видимости научности многим чисто идеологическим построениям. Анализ сосредотачивается на количественных аспектах изучаемых проблем. Соответственно экономические знания представляются в виде совокупности количественных методов исследования. Но, поскольку связи явлений принадлежат к области их сущности, а не формы, позитивистское знание неизбежно остается фрагментарным. Знание об экономике предстает в виде хаотического набора данных об отдельных ее сферах. В этом проявляется характерное для позитивизма отождествление формы явлений и их сущности.

Мэйнстрим предлагает набор эконометрических функций, отражающих количественно выраженные связи объясняющих и объясняемых переменных для отдельных отраслей или сфер экономики. Эта методология позволяет заменить анализ социальных отношений, складывающихся в экономике, описанием технических факторов хозяйственной жизни. Так, например, доказывается, что распределение в буржуазном обществе определяется производительностью труда и капитала, т. е. рабочие и капиталисты получают доходы строго в соответствии со своим вкладом в производство и, следовательно, никто никого не эксплуатирует. Столь же идеологический характер носят положения о том, что: рыночная экономика, предоставленная своим внутренним силам, якобы, всегда устремляется к равновесию; рынки капитала перераспределяют активы в пользу наиболее эффективных собственников; финансовые рынки распределяют риски оптимальным образом, повышая устойчивость экономической системы, и т. д. Как я обнаружил во время своей первой поездки на Запад, уже во второй половине 1990-х годов быстро росла специальная литература о приближении мирового финансового кризиса, отмечавшая устойчивое падение доходности вложений в реальные активы, падение мировых темпов роста, отрыв финансового сектора от реального, которые вели к новой «Великой депрессии»[2]. Хотя эти работы подрывали тезис об эффективности капитализма, их никто не опровергал, и вместе с тем продолжал раскручиваться гигантский маховик неолиберализма по всему академическому миру. Контраст между растущей тревогой специалистов, выражавшейся в специализированных изданиях, и железобетонным оптимизмом ортодоксальной академической науки напоминал «реальный социализм» брежневского розлива[3].

Марксизм представляет собой противоположный полюс общественной мысли по отношению к либеральному мэйнстриму. Это выражается не лозунгами «грабь награбленное», отказом от индивидуальных прав и свобод, ставкой на всеобщее насилие и тому подобным экстремизмом, как это изображается антикоммунистами. Прежде всего, радикальное отличие состоит в другой философской основе, противостоящей позитивизму. Гегельянская диалектическая логика марксизма исходит из несовпадения формы и сущности предмета, в связи с чем и возникает сама потребность в науке. Эмпирическое знание здесь не отвергается, но считается лишь первым шагом научного мышления. Изучаемый предмет является нам в совокупности измеримых и наблюдаемых свойств (форма, видимость), но природа его определяется взаимосвязями с другими предметами окружающего мира (сущность). Эти связи, не будучи даны в непосредственном наблюдении, раскрываются абстрактным мышлением, выделяющим наиболее типичные взаимосвязи конкретного. Анализ выстраивает лестницу все более глубоких понятий, двигаясь от конкретного ко все более абстрактному, т. е. более типичному и глубокому. Объяснение предмета выстраивается, наоборот, от абстрактного к конкретному, т. е. от исходного понятия, образующего всеобщую основу системы категорий, к непосредственно наблюдаемому во всем разнообразии его свойств. Теперь конкретное предстает в совершенно ином виде, чем в эмпирическом начале исследования. Как выражался Гегель, теперь «сквозь форму просвечивает сущность». Тяжесть анализа марксизма лежит в создании системы понятий, отражающих иерархию причинно-следственных связей реального мира, когда явление предстает перед нами в совокупности субординированных факторов, определивших его конкретную форму.

Таким образом, если позитивизм способен, в лучшем случае, лишь описать изучаемое явление, то диалектическая логика требует объяснить его развитие. Если для неоклассики экономика – это совокупность ее отдельных, автономных сфер, развитие которых определяется технологическими факторами, то для марксизма – это органически целостная система, развитие отдельных областей которой определяется господствующими социальными силами и столкновением их интересов. Различие двух мировоззрений можно хорошо увидеть на примере трактовок природы прибыли.

Упомянутая выше «теория предельной производительности» является ярким примером позитивистского мышления неоклассики. Ее адепты рисуют с виду строгие математические функции, в которых производительность выступает как объясняющая переменная, а зарплата и прибыль – как объясняемые. Получается наглядная связь эмпирически наблюдаемых и измеримых величин. Это и есть анализ в пределах видимости явления, что и достигается подменой социальных отношений технологическими процессами. Никакая «метафизика», типа прибавочной стоимости и борьбы классов, здесь дело не запутывает, к вящему удовольствию «отказников от измов». Между тем, что производительность труда влияет на создание дохода это, как говорится, ежу понятно, и притом без всякой математики. Да ведь речь-то идет не об этом. А вот то, что производительность определяет, как распределяется созданный доход между трудом и капиталом, – не доказать никакой эконометрикой. В мире, в котором капитал рыщет по всем частям света в поисках не только производительного, но, самое главное, дешевого труда (см. ниже) буквально «аки дьявол, алчущий сгубить невинные души», в котором ради этого монополизируются рынки, беснуются биржи, гремят войны и льется человеческая кровь, верить в гладкие математические абстракции теории предельной производительности могут только законченные глупцы или циничные обманщики. Несмотря на обилие первых и широкое предложение вторых, теория прибавочной стоимости Маркса остается не поколебленной и продолжает привлекать самостоятельно мыслящих людей по всему миру. За респектабельным фасадом капитализма, щеголяющего техническим прогрессом (всеми этими ай-фонами, ай-пэдами и прочими девайсами, как наваждение сменяющими друг друга), она вскрывает его суть, заключенную совсем не в технологиях, а в социальных отношениях капитала и наемного труда. Как мы покажем ниже, в судьбах современного глобального капитализма технический прогресс сыграл большую роль, но главным образом как процесс, подчиненный поиску наиболее эффективных способов эксплуатации труда. Таким образом, как и во времена Маркса, анализ современного капитализма требует перехода от формы явлений к их сущности, т. е. требует выйти за пределы ограниченного позитивистского подхода.

Сегодня главным практическим оселком, позволяющим сравнить научную ценность этих двух противоположных и противостоящих друг другу мировоззрений, является их способность объяснить текущий мировой экономический кризис. Именно этому важнейшему вопросу современной мировой экономической (и вообще, социальной) мысли и была посвящена рассматриваемая конференция в Стамбуле.