Турецкий базар

Поначалу, когда мы с профессором Воейковым первый раз спешили из гостиницы в университет, я не был впечатлен Стамбулом – улицы узкие, трудно двигаться в толпе и все время надо смотреть под ноги, а то споткнешься о булыжник, выступающий из тротуара. Профессор Бузгалин, не раз бывавший в Турции, решил вступиться за честь ее столицы: «Это один из самых интересных и загадочных городов мира! Только надо суметь увидеть это», – и в обеденный перерыв первого дня конференции повел нас на турецкий базар. Это было зрелище, достойное внимания. Турецкий базар – нечто гораздо большее, чем просто «место совершения сделок покупок и продаж» (одно из неоклассических определений рынка). Это один из важнейших центров местной жизни, наполняющий существование отдельных людей смыслом и значением. Он занимает огромный квартал неподалеку от университета. По существу, это целый город под крышей. Его мощь чувствуется даже на расстоянии, когда на прилегающих улицах ты попадаешь в людской поток, который сам несет тебя далее к какой-то общей цели, как морское течение. Через ворота этот поток всасывается прямо под крытую галерею рынка. Пройдя через эту горловину, ты попадаешь в другой мир. Здесь тебя сразу подхватывает и несет дальше водоворот рук и ног, смуглых лиц, говора на разных языках, и ты уже против своей воли плывешь среди целого моря самых разных вещей, пестрых как персидский ковер, от которых рябит в глазах.

И чего здесь только нет! Вот пожилой ювелир в живописном восточном халате показывает что-то молодой турчанке, голова и шея которой плотно укутаны в черный платок, так что видна только узкая полоска ее лица. Подойдя ближе, мы видим, что в руках мужчины поблескивают украшения, и он что-то горячо говорит покупательнице, но та смотрит равнодушно и отрицательно качает головой. А вот продавец сладостей с широкой улыбкой на приветливом, полном лице поймал мой взгляд и широким жестом разводит обе руки в стороны, показывая целый прилавок пахлавы, рахат-лукума, кос-халвы, сладких фруктов и бог знает чего еще. По соседству, в книжной лавке мудрый эфенди (ученый мусульманин-богослов) неторопливо листает какой-то трактат на арабском языке. А там худой старик спокойно лежит посреди небольшого магазинчика на одном из прекрасных восточных ковров, которые продает. Он никого не зазывает и не нахваливает свой товар, его смуглое лицо с выступающими скулами погружено в покой и внутреннее созерцание. С истинно восточной безмятежностью он не тратит силы зря – покупатель именно его товара сам найдет дорогу сюда. «Когда?» – спросите вы. – «То ведомо лишь тому единственному, кто вершит судьбы этого мира». А прямо напротив выстроились в ряд турецкие кальяны. Я и не подозревал, как много может быть их разных видов: простые по конструкции и посложнее, из разноцветного стекла, металлические или из дерева, гладкие или с изящной инкрустацией. Заметив мой интерес, парень-торговец любезно предлагает покурить, протягивая мундштук дымящегося кальяна.

Но в этот момент мое внимание уже не в первый раз привлекает разносчик чая, каких на этом рынке великое множество, один из которых как раз промелькнул мимо. Как и его товарищи, он несет в правой руке поднос со стаканами. Однако он это делает совсем не так, как европейский официант, поддерживающий блюдо снизу раскрытой ладонью. Круглый поднос турецкого разносчика висит на трех струнах из толстой проволоки, которые он держит в руке. Изящные, приталенные стаканчики, больше напоминающие наши рюмки, выстроились аккуратными рядами. В них колышется жидкость янтарного цвета. Разносчик не стоит на месте и не зазывает покупателей. Вместо этого он молча скользит сквозь толпу с хрупкой ношей в руке. Не снует, не идет, не пробирается, а именно скользит! Вот он обошел стайку женщин, столпившихся возле зеленщика, нырнул в группу мужчин, чинно обсуждающих местные новости, и уже мелькнул за грузчиками, волокущими по полу какой-то тяжелый товар. Кажется, что это посланник другого мира, для которого материальные объекты в нашем измерении вовсе не препятствие. Когда наблюдаешь, как он на миг исчезает из виду и вдруг появляется вновь, начинает казаться, что разносчик обладает мистической способностью мгновенно перемещаться в пространстве. Так он будет скользить сквозь толпу до тех пор, пока кто-нибудь не окликнет его. Самое поразительное, что в этих скитаниях по узким улочкам, плотно заставленным людьми и предметами, не проливается ни одна капля драгоценной жидкости. Поднос как будто сам плывет по волнам волшебного эфира, плавно описывая бесконечные повороты, но никогда не теряя своей невидимой опоры. На память приходит представление восточной философии о циклическом, повторяющемся времени, в котором все постоянно возвращается к истоку. Ось этого мира неподвижна, как бы стремительно он сам ни вращался. Вот почему настоящему восточному мужчине, как мудрецу, постигшему тайну жизни, некуда спешить и незачем суетиться.

Однако я зазевался и спешу догнать проф. Бузгалина, который говорит о чем-то с каким-то высоким черноволосым торговцем. Оказывается, тот продает сумки, целая гора которых, самых разнообразных видов и типов, высится у него за спиной. Те, кто говорит, что наша политэкономия оторвана от жизни и недостаточно практична, должны сперва увидеть проф. Бузгалина, покупающим сумки на турецких рынках. Со стороны могло сложиться впечатление, что он вырос в одной из здешних лавок, с детства постигая премудрости коммерции Востока. «Торговля здесь – не просто купля-продажа, это общение, поединок славословия (своему товару) и остроумия. Сделка совершается, исходя не из «субъективной ценности блага» (как учит неоклассика), а из всего комплекса впечатлений, ощущений, симпатий и антипатий двух сторон. Здесь помнят не того, кто больше купил, а того, кто красивее торговался», – объяснил он нам позднее.

Разговор идет по-английски. «Так сколько же ты хочешь?» – спрашивает Бузгалин, вертя в руках какую-то черную сумку через плечо. – «Всего-навсего семьдесят лир», – выражение лица продавца без перевода говорит о том, что он предлагает товар очень дешево, и отказываться от столь выгодной для покупателя сделки было бы просто глупо. Между тем, торговец не знает, что профессор Бузгалин вполне готов к состязанию в искусстве восточной торговли. Он хорошо усвоил важнейшее положение отечественной политэкономии, которое гласит: «Если с тебя требуют сотню, попытайся всучить полтинник. Не прошло – соглашайся на семьдесят пять»[1]. Творчески применяя эту максиму к обстоятельствам, профессор скромно предложил 35 лир. «Красная цена за сумку, которую я бы купил и дешевле, да нет времени долго ходить по рынку», – как бы добавляла его немного ехидная улыбка. Продавец даже переменился в лице, так он был возмущен очевидной недооценкой своего товара. Будучи недостаточно посвящен в ритуалы восточного бизнеса, я был уверен, что нас сейчас прогонят, и даже опасался, как бы дело не дошло до драки. «Посмотри, какая кожа!» – торговец выхватил сумку из рук Бузгалина. – «Посмотри, как аккуратно прошита, какая хорошая подкладка, сколько отделений», – казалось, что в его руках сумка на глазах становится лучше. – «Это не китайское», – нашел он вдруг новый весомый аргумент, – «это Турция! Это качество!», – в его голосе, приобретшем значительность, послышались гордость и чувство патриотизма. – «Одним словом, 50», – закончил он примирительно. По его виду можно было понять, что на этот раз он предлагает цену буквально себе в убыток, но чего только не сделаешь ради хороших людей. «Сумка, действительно, хороша», – Бузгалин взял товар из рук торговца, и стал рассматривать, как бы размышляя, – «раз не китайская, то согласен – 40». «Ээээ. За такую сумку и 40?» – лицо торговца приняло укоризненный вид. – «И тебе не стыдно?» – поинтересовался он беззлобно, как бы из простого любопытства. «Стыдно», – не стал спорить Бузгалин. – «Но больше не дам». «Ладно, идет», – сдался, наконец, торговец, и добавил что-то о том, как доброта, в конце концов, разорит его.

Однако обеденный перерыв кончается, и нам пора возвращаться в университет.